В декабре...

Повторяю снова и снова - я не автор, я только пересказчик)

В декабре я умер...

Сердце давно уже подавало сигналы. Как радист, стучало оно в диафрагму, но я ничего не хотел слышать. Чувствовал дискомфорт, но все казалось, что просто накопилась усталость: вот отдохну в выходные, вернется Нина, и все пройдет.

Она прилетела утром. Я стоял с букетиком ирисов и представлял ее радостное лицо. Она проскользнула мимо, не заметив ни меня, ни ирисы, и пришлось протискиваться сквозь толпу, чтобы догнать ее.

— Зачем ты приехал? — подняла она брови. — Я бы и сама добралась. — Потом забрала цветы и села в машину.

Мы встречались уже не первый год, но она не переставала удивлять: ее реакция никогда не совпадала с ожидаемой. Вот и сейчас, опустив стриженую русую головку, молча предавалась она своим мыслям. Судя по выражению лица, мысли были невеселые.

Хотелось обнять ее и успокоить, но я только сильнее вцепился в руль. Жалеть Нину было нельзя, от этого она начинала нервничать. Она культивировала в себе независимость… мне же хотелось заботиться о ней и оберегать.

По какой нелепой случайности столкнуло нас провидение?! Мы были совершенно разными — я горячим как сирокко, она холодной как арктический ветер, и каждый раз, как мы встречались, начинался дождь. Сегодня это была сплошная моросящая пелена, окрашивающая все в серый цвет.

— Ненавижу дождь, — заявила Нина, — в такую погоду портится характер, и начинаешь жалеть, что не родился в Италии или Аргентине.

«У нас несколько месяцев в году такая погода, но характер у большинства неплохой», — подумал я, но решил не озвучивать свои мысли.

Дома нас ждали угощенья, ее пятилетний сын и мама. Димка бросился ко мне со всех ног, едва я переступил порог.

— Мойте руки и быстро за стол, — велела Нина, поморщившись.

Мы с Димкой дружно отправились в ванну. Он прижимался к моей ноге, пока намыливал руки, и все время улыбался. Как только мы сели за стол, эта улыбка исчезла. Просто растворилась в воздухе, как будто ее и не было.

— Мама, ну зачем ты опять пироги напекла? — Нина строго посмотрела на Антонину Федоровну. Та, как провинившийся ребенок, сразу вспыхнула, вжалась в кресло и отвела глаза.

— Дима, не ерзай на стуле! А ты положи салфетку на колени, испачкаешься…

Я представил, как до конца жизни буду сидеть с салфеткой на коленях, выслушивать сухие нелепые приказы и копить в себе раздражение и комплексы. Вот тогда-то я и умер… умер для Нины, для ее хлебосольной мамы и, что самое печальное, для маленького запуганного Димки.

Я молча оделся и напоследок оглянулся: дорогая современная мебель, удачно подобранные шторы, все на своих местах — ничего лишнего. В этом доме царили чистота, порядок и дисциплина, но не было ни тепла, ни радости…

Димка, шмыгая носом, уставился в тарелку, изо всех сил сдерживая слезы. Антонина Федоровна ушла в другую комнату. Нина же смотрела на меня во все глаза. Когда-то именно глаза — живые, смеющиеся, зеленые — притянули меня в ее жизнь. Сейчас от них остался только цвет…

— Я хотела как лучше! — прошептала она.

— Конечно, — согласился я и вышел.

На улице все так же шел дождь, а я ехал в машине и, глядя на дорогу, размышлял над фразой, прочитанной в какой-то книге: «Счастье — это свойство характера. У одних в характере его все время ждать, у других непрерывно искать, у третьих находить».