Небесная отрада

«Ангелы зовут это небесной отрадой, 
черти — адской мукой, люди — любовью» 
(Г. Гейне).

Посреди ромашкового поля стоял пошарпанный пластиковый стол. За столом, по-бабьи подперев ладонью щеку, дремал белоголовый старик, закутанный в блекло-голубое покрывало. Теплый ветерок покачивал табличку, висевшую над ним в воздухе.

На табличке значилось: «Апостол Петр».

— Я что… умерла? — опешила Римма, покрываясь морозными пупырышками. — Как же это… Витюша, мальчик мой… — мысли в чугунной голове слиплись, как растаявшие пельмени, и додумать до конца каждую из них никак не получалось. — Авария… кто похоронит… в тюрьму… надо спасать…

Апостол Петр открыл глаза, сладко зевнул и почесал бороду:

— Ну, бабонька, с прибытием! Будем оформляться или сперва кино посмотрим?

— Господи помилуй, это ж как же к нему обращаться? — испугалась новопреставленная, пытаясь отвесить земной поклон. Тело не слушалось, но в голове малость прояснилось. — Ваша святость? Господин апостол?

— Батюшка! — вылетело само собой. — Да что ж это творится, а? Витюша там без меня… пропадет совсем… вот горе-то… — запричитала Римма, всхлипывая от несправедливости бытия.

— Неча тут сырость разводить, не в богадельню определяю, — окоротил новоприбывшую Петр. — Сейчас по твоей биографии пробежимся, там и решим, куда душу оформлять…— С этими словами старик достал из-под шаткого стола массивный талмуд, и, послюнявив палец, перелистнул несколько страниц…

…Словно на большом экране, замелькали перед глазами Риммы эпизоды ее не слишком насыщенной жизни.

Вот мать с отцом, вечно озабоченные, чем — непонятно. Нехваткой денег, наверное. А у нее, Риммы, хроническая нехватка любви в организме. Родителям не до дочери, они «лямку тянут». Какую лямку, куда тянут — непонятно… Хочется поскорее вырасти, помочь им… скорей бы в школу! Оказалось, и там — одна маета. Кусок в горло не лезет, когда мать орет: «Что тебе еще надо? Сыта — одета — обута, книжки читаешь. На это много ума не надо! Ты попробуй за конвейером день постоять или баранку с пяти утра покрутить, как отец». Батя кивает — да мол, живешь тут как барыня, а мы жилы рвем. А когда не молчит, долбит дятлом: «Еда обрыдла, работа обрыдла, жизнь обрыдла…» Она, Римма, понятное дело, тоже обрыдла.

Обида разгоралась внутри костром, заливая жаром тело. Потом Римму начинал бить озноб, унижение дралось со страхом. Страх выходил соплями и рвотой — проглоченные куски, приправленные горькой обидой, стремились наружу. Мать злилась на нее, отец заливал раздражение водкой. В горячечном сне к Римме пришло прозрение: родители не любят ее, потому что она не заслужила их любви. Надо стать самой лучшей! И она старалась, из кожи вон лезла… Учителя хвалили, родители ругали. Все напрасно. Обрыдло...

Квелые подснежники в пакете из-под молока, первый поцелуй под школьной лестницей... «Римма, ты на медаль идешь, а он — хулиган и двоечник». Какая, к чертям собачьим, разница, если он — единственный в мире! — ее ЛЮБИТ? Он признался в любви корявыми буквами на грязно-зеленой стене подъезда. Мать тыкала Римму носом в злосчастную надпись, как нагадившего щенка, скипидаром оттирать заставила. Да хоть языком… Мать была права. Попользовался и исчез. Обрыдла...

Под мужа легла, как Анна Каренина под поезд. Только б родители заткнулись, только б сбежать от стылой нелюбви, вытягивающей ей душу сквозняком. В голове не укладывалось — как можно так ненавидеть своего ребенка, за что? Но это все потом, сейчас — замуж! Фамилия у супруга была Козел. Через «е». Оказалось, самый что ни есть козел. Через «ё». Хам и жлоб. Обрыдл...

После мужа было еще трое, без лиц. От третьего остался хронический невроз и стойкий запах дешевого табака в квартире. А главное — она уж и не надеялась! — сын, Виктор. Победитель. Он победил ее одиночество, страхи, недолюбь. Раздрай в Римминой душе сменился умиротворением, сердце размякло, словно сухарь в теплом молоке. По ночам Римма плакала от избытка чувств и благодарила Господа. Она упивалась каждым вздохом младенца, жестом, улыбкой… Едва начав говорить, Витюша придумал матери смешное прозвище — Тимуля, и Римма заходилась от счастья, откликаясь на призыв своего божества. Изнемогая от благодарности, Римма возвела сына на престол и принялась истово служить ему… А как иначе, когда в душе столько любви накопилось, того гляди горлом хлынет…

Витюша рос ласковым и покладистым — ни мальчишечьих шалостей, ни переходного возраста. Воспитанный, аккуратный, уважительный. Школу окончил, в институт поступил, легко! Компьютер, гитара, приличные друзья. По дому помогал — мусор выкинуть, за картошкой сходить. Большего она не требовала — пусть учится, наработается. «Повезло!» — завидовали подруги. Умом Римма понимала — сын вырос, скоро природа возьмет свое… Но отпустить Витюшу от себя, отдать какой-то девчонке, пусть самой распрекрасной… нет, невозможно! Что угодно, только не это. И Римма нашла выход — взяла кредит, купила «Ауди». Кто из парней не мечтает о железном коне? Пусть! Сын гонять не будет, не тот характер. А дальше — кромешный ад… Звонок из темноты: «Ваш сын на большой скорости сбил человека».

Пленка — или что это было? — оборвалась… Замелькали яркие огни, черные полосы, люди в зеленых масках с уставшими глазами… Римма сморгнула и обнаружила себя на давешнем лугу.

Апостол Петр захлопнул талмуд и смахнул с руки синюю бабочку.

— Ишь, матушка твоя прилетела, переживает! — и добавил, обращаясь непонятно к кому: — Истинно рек Христос: «Враги человеку — домашние его».

Легкие крылышки затрепетали над Римминой головой и растворились в небесной синьке. Петр, придерживая длинный подол, вылез из-за стола, подошел к переминающейся с ноги на ногу Римме и отечески тронул ее за плечо.

— Поняла чего… или как? — старик усмехнулся в бороду и, кряхтя, вернулся на «рабочее место». — Сын твой, сломя голову, от любви твоей чрезмерной бежал!

— Разве материнская любовь может иметь меру? — растерялась Римма. — Что ж это за любовь тогда?

— Истинная любовь обязана знать меру, иначе она погибель несет! — гневно воззрился на нее Петр. — Ты, бабонька, должна свое предназначенье на земле выполнить, а не сыновни задачи решать.

— Да как же это… Разве не в ребенке смысл жизни матери?

— Совсем бабы с ума посходили… — расстроился апостол. — Надо же такое придумать… ребенок — смысл жизни! Вот вы детям своим судьбы-то и ломаете… Тьфу! Коль матушка твоя не ходатайствовала бы… Ладно, иди уже! — Петр размашисто перекрестил Римму, достал из-под полы бутерброд и повернул табличку другой стороной.

…Первым, что услышала Римма, очнувшись, были звуки дождя. Перестук капель напомнил ей щелканье кастаньет и гулкий стук каблучков танцовщиц фламенко на площади Сан-Жауме в Барселоне. Как давно это было… в конце прошлого октября, когда они с Витюшей были в Испании…

— Дождь, — одними губами сказала Римма и разлепила глаза. В груди саднило, от правой руки вверх тянулась тонкая трубочка.

Она с детства не любила жару, но в последнее время, когда стало пошаливать сердце и скакать давление, боялась зноя и духоты просто панически. Летом, в ясные дни, она всюду ходила в соломенной шляпке. Ей казалось, что солнце бьет по черепу раскаленным молотом, расплющивая в лепешку мозг и разглаживая складочки извилин. Только к середине сентября Римма приходила в себя и расслаблялась — можно жить дальше. А дождь Римма обожала, он приносил долгожданную прохладу и избавление от мук.

— Ну-с, как ваши дела, мадам? — громовое рокотание исходило от крупного мужчины в очках, стоявшего у изголовья кровати.

— Вылитый Портос, — мысленно улыбнулась Римма, судорожно пытаясь разомкнуть спекшиеся губы. Получилось нечто невразумительное — то ли «нихо», то ли «нече».

— Хорошо, — пробасил «Портос». — Повезло вам, голубушка…

Римма предприняла попытку что-то сказать и снова потерпела фиаско.